Александр Каштанов: «Иногда и сказки превращаются в быль»

На самом деле в Музее ИЗО Александр Каштанов будет отмечать сразу два юбилея – 90-летие со дня рождения и 50 лет творческой деятельности. «Республика» побывала в мастерской художника и узнала, как ему удается воплощать задуманное и легко ли было после 17 лет военной службы «написать» себе новую биографию – художника самого лирического жанра – акварельного пейзажа.

– После окончания художественного училища в Пензенской области в 1951 году я должен был ехать по распределению в Мордовию, в Саранск. Я ведь мордвин-эрзя. Но на другой день после получения диплома меня вызвал директор училища. Вручил повестку: явиться в областное управление государственной безопасности. Я подумал: что же я натворил за пять лет учебы? Пошел. Там меня ждали два полковника и штатские, говорят: «Мы понимаем, что вы хотите создавать произведения искусства, но надо восстанавливать разрушенное войной хозяйство страны. А для этого надо охранять госграницу». Я подходил для такой службы, у меня тогда было 12 спортивных разрядов.

После учебы в пограничном училище в Харькове я стал кадровым военным, и основная моя служба проходила на пограничных заставах во времена холодной войны. У начальника пограничной заставы не было времени ходить на этюды, я отвечал за порученный участок госграницы. Сознание личной ответственности меня давило постоянно. Бывало, спал в канцелярии.

Обстановка была сложной – и на Курилах, и в Прибалтике.

На Хоккайдо было два разведцентра. И мы знали, что главная задача американцев и японцев –выяснить, есть на острове Кунашир ракеты или нет. Однажды мы задержали группу разведчиков, которые шли с этим заданием. Мне вообще везло на нарушителей. Медаль за отличие в охране границы дают только за крупные задержания.

Охрана границы на самом деле — очень творческое дело. Много общаешься с людьми и учишься находить выходы из ситуаций, в которых раньше никогда не был.

Был случай. На Курилах в поселке, где была застава, японцы оставили двух разведчиков – мужа и жену. Мы об этом знали, но не могли к ним никак подступиться. Японская пара получила гражданство Советского Союза, муж работал. Но однажды он стал строить лодку у себя в сарае, собирался уплыть вместе с женой в Японию. Дом у него был прямо рядом с водой. А там уже – Кунаширский пролив и Хоккайдо. Что делать? К нему не поставишь часового. Через два дня в поселок приехала группа врачей для диспансеризации поселка. Всех проверили, у 20 человек обнаружили болезни, в том числе и у супругов. Повезли всех на обследования в Южно-Курильскую больницу. А там, оказывается, нет нужных врачей, надо ехать на Сахалин. В общем, к границе этих разведчиков больше не пустили.

Другой пример. Пограничные законы жесткие. На заставе в Эстонии по правилам в 22:00 все лодки должны были быть на причале. А у рыбаков путина, ночи светлые – не хотят уходить. Но я не могу нарушить регламент.

Придумал, как решить. Через два дома от меня жил отец первого секретаря райкома партии. Я к нему: «Срочно звони сыну, пусть сессию райисполкома собирает!» В документ, который регламентировал все сельхозработы в пограничной полосе, я попросил добавить пункт, предписывающий лодкам к 22 часам находиться в пределах видимости по указанию начальника пограничной заставы. Собрали райсовет, в этот документ внесли изменения. И рыбаки смогли ловить хоть круглые сутки. Узнали об этом другие районы – тоже внесли такое изменение. Когда я уезжал, меня провожал народ. Знали, что я уезжаю в Карелию, подарили 12 нейлоновых сетей. В Калевале я их рыбакам раздал.

Один раз я возвращался из отпуска на эстонскую заставу через Москву. Был один, жена сдавала экзамены в Пензе. У меня оставалось время до поезда. Я взял почитать газету, а там объявление: в Манеже открыта выставка художников автономных республик. Я на метро – и туда.

Когда зашел на выставку, обомлел. Такие работы, так профессионально сделаны. Каждая картина кричала: стой, остановись, смотри. Даже голова заболела. А потом я зашел в другой зал, и вдруг боль прошла. Я не увидел там мастерства, мастерство там превратилось в энергию. Это была экспозиция карельских художников. Я любовался акварелями Семяшкина, картинами молодого Чекмасова, Стронка, Тамары Юфа, Володи Иваненко. Я как зачарованный ходил от картины к картине.

И если бы тогда кто-нибудь подошел к майору-пограничнику и сказал: пройдут годы, и эти художники будут твоими друзьями и коллегами, ты будешь лауреатом самых престижных заграничных выставок, тебе присвоят звание заслуженного художника Россия, заслуженного деятеля искусств Республики Карелия, я бы не поверил. Сказал бы, что это сказки. Но иногда и сказки превращаются в быль!

Когда Лида приехала в Эстонию, я ей рассказал про выставку карельских художников. И она всё поняла. На тот момент у меня было три предложения, где продолжить службу: Пржевальск, Рига или Таллин. Везде – должность подполковника. Друзья за меня радовались, говорили: «В Риге и Таллине прекрасные квартиры, после службы останешься жить». Но я жил и в Латвии, и в Эстонии, и знал истинное положение дел. Посмотрите, что там сейчас творится!

Я жене говорю: «Давай решать, куда поедем. Выбирай, будешь женой подполковника». А Лида ответила: «Слушай, пусть я останусь женой майора, но просись в Карелию».

И мы попали на берега Куйто. Прекрасный край. Я стал старшим офицером Калевальского пограничного отряда. Там был нормированный рабочий день, два выходных, которые я посвящал творчеству. И каждый день после службы уходил на этюды. Там всё рядом – озеро, старинные дома, где жили рунопевцы.

Калевальцы – такой народ хороший – стали приглашать меня на острова. У них грибы, ягоды, рыбалка, а я рисовал и рисовал. У меня копились работы. Местные заинтересовались и помогли мне открыть персональную выставку в Калевальском доме культуры. Выставку показали по карельскому телевидению. Стали появляться публикации в газетах. Приехал еще молодой Чекмасов, без бороды, – только окончил академию. Взял мои акварели, показал республиканскому выставкому, их сразу приняли. А я тогда еще погоны носил.

После республиканского выставкома мои акварели отправили на национальную выставку «Советский Север», и они там прошли, их там отметили. Они попали на Общесоюзную выставку акварелей в Москве (туда из Карелии обычно попадали одна-две картины). Потом в творческую командировку в Калевалу приехал художник Валентин Курдов.

По его совету я подал в отставку 1973 году.

У меня был творческий кризис в Калевале. Бывает. То есть у меня выходили красивые картинки, всем нравилось. Но это было не то, что я видел и чувствовал. Я думаю однажды: пойду в последний раз попробую. Пришел на берег Куйто. Там на переднем плане бани, старинные дома отражаются в воде. Время уже к одиннадцати вечера. И получилась опять красивая картинка, а то, что я видел, – нет. И вот сижу и думаю: «Неужели столько мечтал и ничего не получится?»

Время к шло к двенадцати. Белая ночь. И вдруг я очнулся от мыслей и увидел, что от домов и камней исходит свет. Взял бумагу, даже не мочил, изобразил всю гамму, которую увидел. Под конец я добился того, чего хотел. Большой кистью делаю бани, дома за рекой. Потом беру меньшую кисть, обвожу контуром. Для меня кончилось время. Я только вижу – получается. И когда я закончил, думаю: я перешел Рубикон. Нес назад листы, держа их над головой, почти километр (краски мокрые). Пришел – мои уже спят. На кухне осторожно положил. Сверху накрыл листом. Утром проснулся, открываю, а оттуда идет свет.

Акварель я больше всего люблю потому, что акварелью пишешь на одном дыхании. Это жанр, который идет от души. Некоторые работы – большие листы – пишу за 40 минут. Когда пишу акварель, не замечаю ничего. Это особое состояние сознания. Я растворяюсь, становлюсь частицей того места, где я пишу.

Я объехал всю Карелию. Около стен церквей и часовен мне всегда легко работается – от них идет какая-то сила, которая мне передается. Я написал сотни акварелей старинных селений. Особенно меня поразили поморские села. И вообще Беломорье.

На один из островов в Кемском районе мы вместе с Николаем Ивановичем Сюльгиным (руководителем Творческого просветительского центра) поехали, чтобы увидеть святилище саамов-лопарей – менгиры. Остров совсем небольшой. Ни одного дерева, ни кустика – голые скалы.

Я говорю: «Николай Иванович, ты меня куда привез, на Луну?»

Смотрю, там высокие гранитные пятиметровые стелы, устремленные в небо. Я потом узнал, что их возраст примерно пять тысяч лет.

Я обошел остров, выбрал место, намочил бумагу. Беру кисть, и вдруг порыв ветра – у меня за секунду вся бумага в соре. Я поролоном смыл, опять все подготовил. Только наметил – и вдруг за несколько секунд весь лист облепили муравьи и разные букашки. Здесь я вспомнил рассказы местных жителей, почему они из века в век не ступают на этот остров.

Я уже хотел всё бросить. Потом думаю: это же остров духов, значит, надо с ними поговорить. Встал, мысленно обратился к духам: «Мы пришли к вам из далекого будущего. Мы свято бережем ваше святилище. И хотели бы знать, как вы жили».

Опять сажусь, беру кисть – и всё идет как по маслу. За 30-40 минут у меня была готова акварель. Даже тучи рассеялись, появилось заходящее солнце.

С тех пор менгиры я писал несколько раз.

Я даю много мастер-классов. И школьникам, и студентам. И профессиональные художники иногда просят показать, как я что-то делаю.

Однажды в Пудожском заказнике мы рисовали вместе с Георгием Ивановым. Один финн попросил меня показать, как я делаю акварели.

«Сейчас, – думаю, – я тебя удивлю».

Бумага белая, кисти у меня большие, толстые. Начал с туч. Как дал тучи!

Он говорит: «Ой, темно-темно».

А я ему: «Подожди, сейчас светло будет».

Сделал воду на тон темнее – небо засветлилось. Потом берег взял пятнами. Лодку. Баню большими мазками. А потом обвел контур. Все само рисуется – лист-то мокрый.

Финн замер.

Ну думаю, не посрамил. Кричу Георгию: «Иди заканчивай». У него мастихины длинные, как ножи. Георгий несколько штрихов сделал. Я говорю: «Всё, хватит». Сидим втроем, любуемся. И тут слепень как сядет на руку, в которой я кисти держу. Я его – раз! А кисти-то мокрые – и все капли на лист. Этот финн чуть в обморок не упал. «Очнись, – говорю, – всё в порядке будет».

Я же еще средством от комаров намазался. И капли от него тоже попали на лист. Там, смотрю, уже такие реакции пошли! Потом я еще побрызгал на лист – и картина еще лучше стала.

Самое главное, что я сделал, – я запечатлел старинные селения, где жили многие поколения людей, много часовен, церквей, которые исчезли. Например, Успенскую церковь. Она ведь 300 лет стояла – и вдруг какой-то пацан ее сжег. А у меня она осталась.

Источник