Весна в порту Медвежьегорска

Как счастливый отец
На руках меня нёс,
Я не помню,
Но в том настоящем
Я родился зимою
Под стуки колёс
Поездов, из депо выходящих.
Как положено рос
В деревянном дому двухэтажном барачного кроя.
За тепло его стен
Благодарен ему –
Дом начальника Беломорстроя.
В его окна я видел,
Как ветра порыв
Над рекой тряс дождливые сети,
Санаторий, стоящий
У дивьей горы,
Деревянного мостика клети.
Помню бабки лицо,
Разжигающей печь,
И лучины в ней ярко горящие.
Вряд ли что-то могло
Интерес мой отвлечь
От таинства происходящего.
Помню руки её,
Алюминиевый таз,
Водой тёплой с хозяйственным мылом
Мыла ноги мои
Перед сном каждый раз…
Как давно и недавно всё было!
Повторила она:
«Ах, божонный ты мой,
Вот квартиру дадут отцу вскоре –
Будешь в ванне купаться
Ты весь с головой,
А не как я, –
Всю жизнь в коридоре».
Мы надеждами жили,
И я слёз не лил,
Будто жить
Нужно как-то попроще бы.
Пусть я жил без удобств,
Но счастливым ходил
С транспарантом
В колонне по площади.
И идти я старался,
Держа ровный шаг,
И мечтой была куртка «Аляска».
Кто-то скажет «смешно»,
Но действительно так,
Был судьбой я не сильно обласкан.
Людям зла не чинил,
Воровать – бог ты мой –
Я с вагонов соцблаг не научен.
Только вслед тем вагонам
Махал я рукой,
Был в которую ваучер всучён.
И шагнувши с перрона
Больших перспектив,
Подошли ко мне двое:
«Будь третьим».
Я вливался легко
В небольшой коллектив.
Мимо плыли тысячелетья!

В рожденья тайну верую
И в сердце сберегу
Улыбку сына первую,
И первое “А-гу!”

Когда его из ванночки
Впервые в руки брал,
За воздух и за тряпочки
Хватаясь, он кричал.

Теперь, купаясь, окает,
Вздыхает так легко.
Как душу мою трогает
Беспомощность его!

И словно между волнами,
Легла его рука.
У Натки груди полные
Любви и молока.

И сон клубами тёплыми
Ложится на ковёр,
Берёзовыми мётлами
Метель метёт наш двор.

И, очумев от зависти,
Стучит в квадрат стекла,
Что не дано ей радости
Семейного тепла.

Смотрю на фотографию отца,
На сына, что уселся на колени,
И думаю: похожих два лица,
Кровинки две
Из разных поколений.

Один из них на фоне простыни
Встал в полный рост на деревянном стуле.
В глазах испуг, ещё бы, ведь под ним
Не стул его, а край земли качнули.

На обороте надпись: «Славик, сын.
Год сорок первый, август».
Сердце сжалось.
Встают слова: граница, Брест, Хатынь.
И слову «детство» места не осталось.

Его отец, как тысячи других
Горел в боях, там, у границ отчизны,
Где вражьих войск железные плуги
В отвал земли бросали сотни жизней.

У сына моего другой расклад.
В кабинке душевой льёт тёплый дождик,
На завтрак хлопья, «киндер»-шоколад,
Вдруг захотел – взял краски, он художник.

А если надоест, то, взявши пульт,
Начнёт листать каналы «Триколора».
А поезд моего отца от пуль
Везёт в эвакуацию вдоль моря.

Ему спасеньем станет Сумпосад.
Голодные года до слёз в Плесецке,
Где с бабушкой они там будут ждать
Победного разгрома войск немецких.

И как мне сыну объяснить одно,
Всего одно-единственное слово,
Когда земля уходит из-под ног
И не хватает воздуха большого.

Что слово это попросту «война»,
Понять нельзя его умом и сердцем.
Жестокость войн бессмысленна, страшна,
Как кипяток, пролитый на младенца.

Могу ли я рассказывать о ней,
О той войне, которую не видел.
Я только чувствую, что жить хочу сильней
После таких в моей стране событий.

Когда в окно моё стучится непогода,
Порою вспомнится
Мне матушки рассказ
О том, как погибал у пристани завода
Лось в окружении сочувствующих глаз.
Был день как день тогда,
Осенний дождь по плахам
Высокого причала моросил.
И лось, гонимый неизвестным страхом,
В ту сторону, где город наш, поплыл.
С волной озёр его тогда роднило
Желание лишь острое одно,
Как и она,
С кипящей гребня силой
У бездны вырвать заберегов дно.
И крик людской его не остановит,
А крики вот они, уже слышны.
Вдруг стали ноги резаться до крови
Об клочья острые утопленной баржи.
Он на неё вставал, с неё валился.
Избита палуба, изрезан весь настил.
Он уставал, захлёбывался, бился
В остатке всех своих последних сил.
Казалось, кровь
В его вскипала венах…
Рукам спасенья он бросал протест.
Но люди всё ж пытались неизменно
Спасти лесного
Старожилу здешних мест.
Все, как один, спасения хотели,
Как будто зверь лесной им был родным,
Или с того, что тысячи столетий
В водовороте всех больших трагедий
Мы жадно дышим воздухом одним…
Не помню как!
Безжалостно к нам время!
Я маминых о том не вспомню слов,
Как тело обессиленного зверя
Подняли с помощью верёвок и узлов.
Тогда мелькнувшую надежду на спасенье
Обрезал кратким “Всё” ветеринар.
Бессильно было здесь его ученье,
Лось умирал от множественных ран.
В агонии всем содрогаясь телом
От боли, ужаса и чуждого вокруг,
В его глазах больших остекленелых
Как будто бы среди просторов белых,
Как полынья в мороз,
Сужался жизни круг…

На доске небесной
Чайки то и дело
Мне куплеты песен
Пишут крыльев мелом.

Сердце моё радо
Петь хоть до рассвета.
Верю, стану братом
Всем большим поэтам.

И тогда прилюдно
Скажем без оглядок,
Как природе трудно
Наводить порядок.

Чтоб перед гостями
Не краснеть до дрожи,
Чистоты огнями
Дом светиться должен.

Слов мои пороги
Вымойте до лоска
Улицы родного
Мне Медвежьегорска.

Вместе с ветром низким
Половик залива
Вытрясу, чтоб брызги
Сыпались красиво.

Полотенцем мокрым
В утренний час рано
Дождик, вымой окна
У портальных кранов.

Ведь на ила мякоть
В скорости со звоном
Будет брошен якорь
Первым “Волгодоном”.

Источник